Михаил Генделев

Иерусалим

июль 2004 

Весной 2004 года в нескольких залах «Музеон Исраель» - «Музея Израиля», то есть на главной, так сказать, художественной площадке страны - шла обзорная, отборная, фундаментальная, да и просто громадная выставка Яна Раухвергера.

Сказать, что я был потрясен - ничего не сказать.

Ну, знал я Яна полтора десятка лет, ну, видел работы, не считал, но именно - знал, что Ян Раухвергер художник блестящий, остроумный, технически и технологически безупречный, культурный, востребованный...

То есть запаса панегирических эпитетов достаточно, дабы обеспечить комфортабельное существование художника в жизни, персоны - в художническом быту, а имени - в критике, достаточно на долю умного современного артиста, чтобы хватило на всю жизнь, на старость и наследникам перепало.

Меж тем все эти слова-эпитеты что-то на самом деле явно значат (в общем и прямом, ноуменальном смысле) и иногда - даже соответствуют объекту восторгов в переносном, приблизительном смысле.

Крепкий мастер, одним словом, современный мне, нам, культуре нашего государства, фазе истории искусства. Контемпоральный художник. От слов «contemporaryart» - контемпоральное искусство. «Контемпоральное» означает современное, но не в том значении, которое вкладывалось в слово «современное» в подсоветское и постсоветское время, когда предполагалось, что только современное искусство снабжено необходимым аппаратом авангарда и постмодерна, что отличает его от «несовременного» - архаичного или технологически допотопного. Эта нюансировка привела к смещению понятий - в то время как современное искусство в нашем понимании - не более чем искусство, сопровождающее наше время, единовременное с нашей жизнью искусство. Итак, словосочетание «контемпоральное искусство» в российском обиходе отсутствует: слова нет, а понятие есть, Насущна необходимость в, так сказать, десимволизации представления о современном художнике, иначе непонятен феномен Яна Раухвергера, художника современного. Наш.

Так вот, повторяю, я был потрясен иерусалимской экспозицией Яна Раухвергера, потрясен именно не совместным и честным выполнением всего вышеперечисленного набора свойств и качеств искусства, в нашем случае - искусства, современного израильского художника: когда колорит - «пять», культура - «отлично», вкус, цвет, композиция - «безукоризненно» - но!

... но - резким изменением калибра, произошедшего я был шокирован. Переводом фокуса - заявлением нового класса, нового уровня действа. Укрупнением масштаба всего корпуса его работ - оптом, в розницу и в совокупности, в целокупности всей этой, едва ли не монографической экспозиции. Когда не собрание, как выставка; не выставка, как выставка; а сам огромный художник - как выставка!

Да, именно здесь, на пространстве экспозиции, по предъявлению всего корпуса его работ и выяснилось, по крайней мере для меня, что пресловутый эффект полифонии не создается «снизу», набираясь по восходящей - от полифонической составляющей каждой конкретной или серийной работы, нашедшей себе место на выставке - к оглушительному эффекту выполнения всей композиции - нет! Здесь эффект полифонии задан заранее и предопределен свыше - размахом и качеством таланта, реализуемыми в деле его вообще художничества. Да, конечно, при известной и исключительной изысканности технических средств и решений (куда же деться) и боговдохновенности самих его работ (и от этого опять же куда деться),

Отсюда следуют два, может быть, слишком поверхностных соображения, скорей два маломотивируемых вывода, даже не вывода, но суждения, ибо эти положения следуют впечатлению, а не формируют его.

Во-первых, само существование Раухвергера в искусстве, вернее, в современном искусстве, а еще верней, в контем - поральном искусстве позволяет, точнее, оставляет: или усомниться в подлинности и обязательности статусности самого понятия «современность» художника - искусству его времени, или, если это так, то статусность и иерархия современного искусства подлежит ревизии и установление иного и нового ракурса при наличном, явочном - вот он! - существовании в искусстве персоны калибра Раухвергера. Огрубляю, если сие - предъявленное в Третьяковской галерее искусство и не «современное искусство», то Ян как-нибудь и сам справится, обойдется без последнего, а если, это именно, современное искусство, то, с учетом, наличия в нём Яна (и подобных, коли найдутся) оно, это Искусство, может спокойно обойтись без прилагательного.

И, во-вторых. Что-то наше государство, я имею в виду, великую «от моря и до моря» Страну Израиль, где мы содержим свои лодочные пристани на молочных берегах - так вот, наше небольшое и непервоклассное государство, непервоклассное, с точки зрения выдачи на гора шедевров общемирового значения (по крайней мере, последнюю пару тысяч лет) - что-то это наше государство и это наше искусство этого нашего государства не предъявляло досель восхищенному миру художника масштаба дарования, а самое главное, масштаба абсолютного выполнения - подобного Яну.

И то, что оно случилось, заставляет мое не слишком склонное, поверьте, к восторгам, и довольно опытное сердце сбиваться на нечто национально-патриотическое, едва ли, на сионистские тимпаны и тамбурины, по части ритма, темпа и темперамента сердцебиений. С чувством известной национальной гордости. За современника и компатриота. За сам факт существования, и чуда существования эдакого компатриота. В нашей, текущей молоком и медом, великой изобразительной стране.

И счастлив буду, если согласятся разделить мои восторги в России, на, необидно говоря, биологической родине Яна, там, где он родился и учился, там, где могилы и его предков, и его великого учителя - московского художника – Вейсберга